“Я самая счастливая из женщин…”

“Я самая счастливая из женщин…”, - писала Александра Григорьевна Муравьева в 1826 году к мужу Никите в Петропавловскую крепость.

Письмо - маленький кусочек бумаги, способный подарить надежду, дать возможность не сойти с ума (а некоторые сходили, и многие были на грани этого) от одиночного заключения, невозможности видеть близких, родных, друзей, от неизвестности своего и их будущего

“Мой добрый друг, мой ангел, когда я писала тебе в первый раз, твоя мать не передала мне твое письмо, оно было для меня ударом грома! Ты преступник! Ты виновный! Это не умещается в моей бедной голове… Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать. В течение почти трех лет, что я была замужем, я не жила в этом мире, - я была в раю. Счастье не может быть вечным.… Не предавайся отчаянию, это слабость недостойная тебя. Не бойся за меня, я все вынесла. Ты упрекаешь себя за то, что сделал меня кем-то вроде соучастницы такого преступника, как ты… Я самая счастливая из женщин…”

Читая это письмо, невольно испытываешь чувство неловкости за вторжение в чужую жизнь, в чужие мысли. Но чужие ли? Никита и Александрина Муравьевы – это не просто частные лица, это - уже история. История похожая на сказку, но, в тоже время, очень живая, реальная. Первая половина века - время настолько нам близкое, что люди, жившие тогда, воспринимаются почти как современники. Это ощущение возникает, когда открываешь множество сохранившихся документов, мемуаров той эпохи. Мы никогда не услышим голоса этих людей, но можем прочесть их сочинения, воспоминания, увидеть автографы писем, заглянуть в глаза на портретах Кипренского, Соколова, Николая Бестужева. (Александрина не дожила семи лет, до того, как французский художник Луи Жак Дагер изобрел дагерротипию – первый способ фотографирования).

Булат Окуджава написал однажды в рецензии на книгу: “Я прочитал… с волнением и сочувствием, и не только потому, что к этому располагает историческое амплуа героев, их загадочная судьба, но главным образом, благодаря искусному и вдохновенному перу, придавшему страницам дыхание подлинности… философская концепция, выраженная с художественной убедительностью и страстью, - разве это не благодатная почва для размышлений о нашей собственной жизни и о смысле жизни вообще?”

А письмо - это та же книга, только еще сильнее обладающая “дыханием подлинности”, т.к. оно не выдумано, неподдельно, и писалось не для публикации, не для широкого круга людей, а единственно для близкого человека. (О перлюстрации, которая родилась, наверное, с возникновением почты, и, к сожалению, вряд ли когда-нибудь исчезнет, думать не хочется.)

В советской литературе много говорилось о “подвиге декабристок”. Подвиг? Героический, самоотверженный поступок? Скорее нормальное, естественное поведение любящего человека. Гораздо труднее, мучительнее, знать, что человек находится на этой земле, пусть и за тысячи километров от тебя, и отказаться от возможности видеть его хотя бы “три раза в неделю”, что поначалу разрешалось инструкцией. Позже, уже в Петровском заводе, женам позволили жить в остроге с мужьями, если они пожелают, и А. Г Муравьева писала отцу 1 октября 1930 г.:
“Я целый день бегаю из острога домой и из дома в острог.…У меня болит душа за ребенка, который остается дома один; с другой стороны, я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь видеть его три раза в неделю.”

Декабристы нередко появлялись в воспоминаниях современников и часто писали друг о друге. И одного и того же человека мы можем увидеть с разных сторон . Это естественно. Даже люди со сходными взглядами на жизнь бывают очень разными, по характеру, темпераменту, образованию. И то, что легко прощают близкому человеку, другу, брату, могут поставить в вину просто знакомому. Но вот, что удивительно, об Александрине Муравьевой все говорят одно и тоже, притом большей частью вдохновенно восторженно. Невольно вспоминаются окуджавские строчки: “высокопарных слов не надо опасаться”:

Иван Пущин пишет 26 дек. 1854 г. из Ялуторовска Н.Г. Долгорукой (сестре Александры Григорьевны):
“В делах любви и дружбы она не знала невозможного: все было ей легко, а видеть ее была истинная отрада. Вслед за мужем поехала она в Сибирь (В 16 суток прискакала из Москвы в Иркутск). Душа крепкая, любящая поддерживала ее слабые силы. В ней было какое-то поэтически возвышенное настроение, хотя в сношениях она была необыкновенно простодушна и естественна. Это составляло главную ее прелесть. Непринужденная веселость с доброй улыбкой не покидала ее в самые тяжелые минуты первых годов нашего исключительного существования. Она всегда умела успокоить и утешить – придавала бодрость другим. Для мужа была неусыпным ангелом-хранителем и даже нянькою.”¹

Прасковья Анненкова (урожденная Полина Гебль) вспоминала:
"...Это была чрезвычайно милая женщина, молодая, красивая, симпатичная, но ужасно раздражительная. Пылкая от природы, восприимчивая, она слишком все принимала к сердцу и с трудом выносила и свое и общее положение и скоро сошла в могилу, оставив по себе самую светлую память". ²

Н. М. Муравьев. Автолитография П.Ф. Соколова. 1822 г.

Н. М. Муравьев. Акварель П.Ф. Соколова. 1823 г.

Н. М. Муравьев. Рисунок О.А. Кипренского. 1815 г.

Из записок Марии Волконской: “К Александрине Муравьевой я была привязана больше всех.… У нее было горячее сердце, благородство проявлялось в каждом ее поступке; восторгаясь мужем, она его боготворила и хотела, чтобы и мы к нему относились так же Никита Муравьев был человек холодный, серьезный –человек кабинетный и никак не живого дела; вполне уважая его, мы, однако же, не разделяли ее восторженности ”. ³

Романтический мальчик на рисунках Кипренского и Соколова мало похож на “сухаря”, “кабинетного червя”, но эти рисунки слегка поэтизированы (Такая уж была эпоха), а современникам, достаточно часто с ним общавшимся, наверное, виднее. Хотя человек – существо замкнутое и разборчивое, далеко не каждого впускает он в свой внутренний мир, и то, что посчастливилось увидеть, открыть, ощутить Александре Григорьевне могло быть недоступно для Волконской.

О серьезности Никиты Михайловича слагались легенды. Вот наиболее известный анекдот: “На детском вечере заметили, что Никитушка Муравьев не танцует, и мать пошла его уговаривать. Он тихонько ее спросил: “Матушка, разве Аристид и Катон танцевали?” Мать ему на это отвечала: “Надо думать, танцевали в твоем возрасте”. Он тотчас встал и пошел танцевать…” Он увлекался историей, философией, математикой, читал древних классиков в подлиннике совершенно свободно. Как заметил кто-то из современников, Никита знал в совершенстве 6 языков: французский, английский, немецкий, латинский, древнегреческий и … русский. (Последнее, к сожалению, было редкостью даже среди образованного дворянства.) В 17 лет окончил Московский Университет. Александр Муравьев вспоминает о нем: “Блестящее образование, полученное моим братом, позволило ему быть выпущенным в качестве офицера в Главный штаб. Он проделал с отличием походы 1813, 1814 и 1815 годов. Возвратясь в лоно своей семьи, он возобновляет свои занятия, ведет уединенную жизнь. Пишет биографию Суворова… Он предполагал написать критику на “Историю” Карамзина, но только коснулся темы…” В 1818 г. году Никита пишет критическую статью “Мысли об истории государства российского Н. М. Карамзина”. Он, не стесняясь, полемизирует с признанным, уважаемым историком, другом семьи, предлагает свой взгляд на описываемые события и, естественно, следуя понятиям чести и порядочности знакомит, с ней самого Карамзина прежде, чем распространяет в кругу знакомых⁴ В письмах к матери, написанных во время путешествия по России в 1820 году, он упоминает и анализирует авторов древних и современных: Тацита, Шатобриана и т.д. Н.М. Муравьев пишет “Историческое обозрение хода общества”, а в Сибири помогает Михаилу Лунину составлять “Разбор дрнесения следственной комиссии” Хрестоматийно известными стали слова Лунина, которые написал он в Акатуйской тюрьме, получив известие о смерти кузена: “La mort de mon cher Nikita est une perte immense pour nous. Cet homme valait a lui suel une Academie.” ( “Смерть моего дорогого Никиты – огромная потеря для нас. Этот человек один стоил целой академии.”). ⁵ Правнучка декабриста, человек безусловно пристрастный, но и многое достоверно знающий от своей бабушки Софьи Никитичны, пишет о нем: “Никита Муравьев был, правда, человеком очень образованным, любившем и увлекавшимся наукой, но книга не была для него сухой материей: она была его жизнью, из нее он почерпнул тот идеал, которым жил, которому не боялся служить на деле… ”. Строчки эти невольно (а может, и вольно, намеренно?) вступают в полемику с замечанием Волконской: “человек кабинетный и никак не живого дела”.
Историки много спорили о том, почему Никита Муравьев перешел от радикальных республиканских убеждений к умеренно-либеральным. Некоторые списывали это на счет полученного богатого наследства. Кто-то даже упрекнул в трусости. Никита Муравьев в 17 лет убежал тайком на фронт. Его задержали наши же крестьяне и приняли за шпиона, т.к. нашли географическую карту с пометками и дневник на французском языке. Этот реальный трагикомический эпизод, похожий на легенду, благодаря множеству различных по содержанию, но сходных по смыслу подробностей, описан почти в каждой второй книге о декабристах.⁶ Потом он участвовал во многих походах и сражениях. Так что обвинить его в отсутствии “храбрости военной” невозможно, но мне кажется, что и предположение об об утрате “мужества гражданского” недостаточно обосновано.

Человек взрослеет, меняется, и то, что кажется ему в пору юности самым главным, важным, жизненным, вдруг отходит на второй план. Прежние стремления(идеалы), безусловно, остаются, и может быть даже на всю жизнь, но вслед за ними приходят и другие. Зимой 1823 г. началась новая эпоха в жизни Никиты Муравьева. В январе 1826 он писал из Петропавловской крепости “Я беспрестанно думаю и люблю тебя от всей души моей. Любовь взаимная наша достаточна для нашего счастья. Ты сама прежде мне писала, что благополучие наше в нас самих…Время от времени я беру твой портрет и беседую с ним. Я очень благодарен тебе, за то, что ты его прислала; он… переносит меня в ту, пору, когда я не знал горя”. Вопрос о выборе между “служением Отечеству” и благополучием людей близких волновал многих декабристов. Между 1827 и 1832 годами Николай Бестужев напишет повесть “Отчего я не женат!” (Второе название “Шлиссельбургская станция”) 7, которую посвятит Муравьевой. Повесть эта – своеобразный ответ Александре Григорьевне, на вопрос, почему добрый, умный, талантливый, любимый друзьями и очень любящий детей Николай Александрович до сих пор одинок” Сложная, счастливая и трагическая история Бестужева – предмет отдельного разговора.8 Многое в его жизни было не так, как описано в повести. Но главная мысль ее выражена в эпиграфе: “Одна голова не бедна, а и бедна – так одна” (Старинная пословица), а затем в финале: “.. Так мечтал я, забывая все на свете, - и действительно, я заранее был счастлив. Но вдруг мысль о превратностях судьбы, ожидающих меня в будущем, опрокинула все мои воздушные замки. Рассудок говорил против, - вероломное сердце твердило за себя. Наконец рассудок восторжествовал: “Я не поеду к ней – я не хочу делать ее несчастною”…”

А Никита Муравьев понимал, что для Александрины, как и для него самого несчастье может быть только в одном – в разлуке друг с другом. Уже на каторге на шутливый вопрос Якушкина кого она больше любит, мужа или бога, набожная Александрина ответила вполне серьезно, “что сам бог не взыщет за то, что она Никитушку любит более”.

И опять возвращаясь к Пущину: “Не знаю, что сказать, знаю только, что молвить слово об Александре Григорьевне – для меня истинное наслаждение. Воспоминание о ней светло во всех отношениях. В 1849 году был я в Петровском; подъезжая к заводу, увидел лампадку, которая мне светила среди туманной ночи. Этот огонек всегда горит в часовне над ее могилой; Я помолился на ее могиле. Вот уже с лишком 20 лет, что светится память нашей первомученицы! Там ей хорошо!”

Александра Григорьевна Муравьева умерла 22 ноября 1832 г. двадцативосьмилетней.
Никита Муравьев стал седым в тридцать шесть лет – в день смерти жены.

Н.М. Муравьев. Акварель Н.А. Бестужева. 1833-34 гг.

А.Г. Муравьева. Акварель Н.А. Бестужева. 1832 г.

Многое изменилось с тех пор: образ правления, алфавит, детали быта. В России есть конституция (какая бы она ни была и как бы не выполнялась) о существовании которой мечтал Никита Михайлович. Его знакомцы, современники, такие как Карамзин, Пушкин, Жуковский стали классиками. Только люди остались теми же. С их вечным, но, увы, так редко достижимым желанием счастья, добра, справедливости, любви.

---

Примечания:

1. Пущин И.И. Записки о Пушкине. Письма. // Москва. Правда. 1989 г.
2. Анненкова П.Е. Воспоминания
3. Волконский С.М. Воспоминания. // Москва.Искусство. 1994 г. В приложении Записки Марии Николаевны Волконской
4. Подробнее об этом см.: Эйдельман Н. Я. Последний летописец. // Москва. Книга. 1988 г.
5. Лунин М.С. Письма из Сибири. // Москва. Наука. 1987 г.
6. “Первоисточники” этой истории, например: Муравьев А.Н. Сочинения и Письма. // Иркутск. Восточносибирское книжное издательство. 1986 г.
   Мемуары декабристов. Северное общество. Муравьев А.М. “Мой журнал”(“Mon Journal”). // Издательство Московского университета. 1981 г.
7. Бестужев. Н.А. Избранная проза. // Москва. Советская Россия. 1983 г.
8. Об этом можно прочитать в книгах: Эйдельман Н.Я. Большой Жанно. // Москва. Политиздат. 1983 г. (Книга совсем недавно переиздана);
   Зильберштейн И.С. Художник-декабрист Николай Бестужев. // Москва. Изобразительное искусство. 1988 г.

Возврат на страничку "Личности"